10 июля в Каннах показали «Купе номер шесть» финского режиссера Юхо Куосманена. Действие фильма происходит в России, а главные роли исполняют Юра Борисов и Сейди Хаарла. Героиню Сейди зовут Лаура, она изучает археологию и отправляется в путешествие под резонирующую с обстановкой песню «Вояж-вояж»: от своей девушки Ирины (Динара Друкарова), живущей светской жизнью, и фантов на московской богемной вечеринке, где среди натянутых улыбок и избитых тостов угадывают цитаты (разумеется) Пелевина и (почему-то) Мэрилин Монро, до Мурманска. Там — бесконечная вьюга и таинственные петроглифы: ведь, «чтобы понимать наше настоящее, необходимо изучить прошлое». Взгляд иностранки на Россию обещал быть отстраненным и отстраняющим, на деле же получилось что-то странное, но очень знакомое.
Финскому режиссеру удалось закинуть зрителя в балабановские 90-е, но там, где Балабанов фиксировал дух эпохи свободных (и таких уж «лихих»?) 90-х, Юхо Куосманену остается только выжженная земля, посыпанная пеплом несуществующего в России национального чувства, которое, вопреки всему возможному и невозможному, все же концентрируется в образе Лехи — соседа Лауры по купе. Леху играет Юра Борисов — русский человек с русской внешностью, очень неубедительно выдающий из себя пьяную ругань и (почти) домогательства, после чего еще пытается преследовать героиню и всячески зовет ее поехать с ним коротать ночь у знакомой. Леха призван показаться человеком простым и свойским, с бездонной и загадочной русской душой, но такое возможно только в кино. В жизни подобная история с бухающим водку попутчиком означает скорее не счастливый конец, а опасность.
Все в «Купе номер шесть» дышит снисходительным, всепрощающим взглядом с Запада на Восток, из Европы в Россию, когда нам за нас говорят, какой у нас особый и неповторимый путь и как Россия пока не преодолела в себе рабство и глупость. Леха не может запомнить в течение всего фильма слово «петроглифы», но зато какая метель и березки.
Это восприятие чужака мало имеет отношения и к России одноэтажной, и к двум столицам. Хотя, если пройти по поверхности Мурманского льда (и примерно никогда не жить в андеграундной России), то может показаться, что все удачно, потому что соблюдены ритуальные три кита: водка, взятки, балалайка, сдобренные националистического толка шутками. Но главное — все побеждает любовь, а не разум, ведь умом Россию не понять и далее по списку.
10 и 11 июля в программе «Особый взгляд» прошли показы фильма ученицы Александра Сокурова Киры Коваленко. Продюсер картины Александр Роднянский напряг кулаки в готовности сражаться с неумолимыми российскими критиками, по-видимому, страстно желающими попасть на некий фестиваль «Кинотавр» (призрачная санкция в виде отстранения от него многих останавливает от написания негативных рецензий).
«Разжимая кулаки» занимает вполне конкретную и востребованную нишу «минорите» в социально-ориентированной фестивальной программе (в этом году это единственная программа, в которой, по заявлению Фремо, был достигнут желаемый паритет между режиссерами и режиссерками).
Фильм показывает жизнь малых, колонизированных народов России. В центре сюжета — кавказская женщина, одновременно очень сильная и очень слабая, выросшая в патриархальной семье, как и в тематически сходном полнометражном дебюте Балагова «Теснота». Где-то на фоне багреет террористический акт в Беслане, а Коваленко в интервью «Новой газете» вспоминает недавнюю медийную историю преследования Халимат Тарамовой ее семьей. При этом Роднянский и Коваленко спешат сообщить, что фильм этот — поэтика (или даже этика), а не политика. Никакими социальными вопросами не задаемся, нас интересует только человек, сняли фильм без политики и «социалки», но инклюзию и постколониализм держим в уме (похожая ситуация была и с Балаговым, который после номинации «Дылды» на «Квир-пальму» возражал: мол, я снял не про квир, а про отношения между людьми). Как всегда слишком человеческое стирает человеческое.
Коваленко во многом основывается на своей биографии и наблюдениях, собранных в течение всей жизни на Кавказе. Но домашнюю работу она выполнила: рассказывая о фильме, упоминает прочитанных Бернаноса, Кафку и Фолкнера, просмотренных Брессона, поэтических и неореалистов. Кроме этого, она много берет из жизни: письма девочек своим отцам в Дагестане, в которых они писали то, что не могут сказать. И сама работа с (не)актерами, свойственная ученикам Сокурова и их мастеру. Конкретно в этой картине вообще не было никакого кастинга, а только поиск людей (носителей культуры, территории, языка, на котором сама Коваленко не говорит) через общение с ними.
Однако этот фильм сковывают внутренние и внешние ограничения. Понятно, например, что Ада (главная героиня) боится, почти ненавидит, но любит отца, но и к финалу она его так же боится и ненавидит, но любит. Понятно, что абьюзивный, патриархальный, архаичный контекст никогда никуда не исчезнет, но может ему и не стоит исчезать? В таком случае, почему героиня не избирает эту судьбу и не отдается ей? Эта половинчатость, компромисс с собой, незнание, недостаток диалога и саморефлексии вызывает почти физическую боль. Так же, как вызывают ее искусственно выстроенные рамки, табу, требования, императивы. Это читается и в желании-лейтмотиве героини «стать целой», и в ученическом цитировании Тарковского и, конечно, Сокурова, и в намеренном недоговаривании, сокрытии, тайне, загадке, которые навсегда призваны оставаться таковыми.
В мире, где и так мало кто громко и ясно говорит, картине «Разжимая кулаки» недостает интенсивности и нерва той же «Тесноты». Иногда внешние стены и социальные конструкты стимулируют к тому, чтобы их деконструировать, но здесь и режиссерка, и героиня как будто остаются в них до финала, который, по словам самой Киры Коваленко, «одновременно и поражение, и победа».
Парадокс в том, что «сложный человек», которого Коваленко пытается показать, — это человек максимально простой и понятный, слишком много уже было про него сказано и для него сделано. Человек, стремящейся к цельности — скорее всего, тот, кто не осведомлен еще о своей расщепленности.